Вадим Седов
КОТЫ. КАК БЫ ИЗ БОДЛЕРА.
Временами, кряхтя от мучительной боли
за десятки бесцельно прожитых годов,
полоумные бабки пускают на волю
ненаглядных любимцев - домашних котов.
На любом чердаке и на каждой помойке
полыхают пожары кошачьих страстей,
эпатируя пьяных, бредущих до койки,
и примером дурным растлевая детей.
И легчает котам. Но в мечтах они выше:
сладострастно ощерясь, прелюбы творят,
под себя подминая от течки изнывших
саблезубых тигриц - мезозойских дриад.
Ни помоев ведро, ни огрызок колбасный
их отвлечь не способны от гордой мечты,
но несбыточность оной почуя, несчастны
и безумны становятся к ночи коты,
и от кровель стальных отражаясь стократно,
словно сперма, плывёт над вечерней Москвой
невозможный, истошный, отвратный, развратный,
похотливый, тоскливый, отчаянный вой.
Точно так и поэт - вдохновенный кудесник,
равнодушно приемлющий ругань и лесть,
неземную любовь сублимирует в песне,
не на тело - так в душу пытаясь залезть.
КОТЫ. КАК БЫ ИЗ БОДЛЕРА.
Временами, кряхтя от мучительной боли
за десятки бесцельно прожитых годов,
полоумные бабки пускают на волю
ненаглядных любимцев - домашних котов.
На любом чердаке и на каждой помойке
полыхают пожары кошачьих страстей,
эпатируя пьяных, бредущих до койки,
и примером дурным растлевая детей.
И легчает котам. Но в мечтах они выше:
сладострастно ощерясь, прелюбы творят,
под себя подминая от течки изнывших
саблезубых тигриц - мезозойских дриад.
Ни помоев ведро, ни огрызок колбасный
их отвлечь не способны от гордой мечты,
но несбыточность оной почуя, несчастны
и безумны становятся к ночи коты,
и от кровель стальных отражаясь стократно,
словно сперма, плывёт над вечерней Москвой
невозможный, истошный, отвратный, развратный,
похотливый, тоскливый, отчаянный вой.
Точно так и поэт - вдохновенный кудесник,
равнодушно приемлющий ругань и лесть,
неземную любовь сублимирует в песне,
не на тело - так в душу пытаясь залезть.